Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]
Паоле Рамсей выпал номер двадцать два.
— Я не хочу ехать, — сказала она мэру, когда они вместе ожидали ее очереди. — Хочу остаться с тобой.
Мэр, ласково улыбаясь, покачал головой. Это не была его широко известная предвыборная улыбка; эта улыбка приоткрывала его истинное «я».
— Я хочу, чтобы ты уехала, по чисто эгоистическим соображениям.
— Эгоизм, у тебя?
— Я хочу, чтобы ты уехала, — повторил мэр, — потому что больше всего на свете хочу видеть тебя в безопасности. — Казалось, за улыбкой мэр старался скрыть иронию над самим собой. — Я хочу этого больше, чем попасть в Белый дом. Ты нужна Джилл.
— Джилл уже взрослая девушка. Ты это прекрасно знаешь. — Паола осмотрелась по сторонам. — Где Бет?
— В канцелярии с Бентом. Они уединились на минутку.
— Я думала, она впереди меня.
Мэр и не помнил, когда в последний раз солгал своей жене.
— Я не знаю, — ответил он и посмотрел в окно.
Спасательный пояс уже поднимался от крыши Торгового центра.
Генеральный секретарь выкрикнул:
— Номер двадцать один, пожалуйста!
Никто не отозвался. Он вызвал снова.
— Эй, — сказал кто-то, — это ведь вы! Это ваш номер!
Девица в бикини, танцевавшая в углу зала, прервала свой машинальный ритуал. Потрясла головой, как будто хотела очухаться.
— Я думала, у меня сорок девять, — она рассмеялась, — Это отлично. — Она помахала всем рукой и помчалась на посадку. Голые груди ее подпрыгивали. — Вот и я, хоть и не в форме.
— Господи, — не выдержал мэр, — и эта — раньше всех? Почему?
— Обычно ты бываешь сдержаннее, Боб, — нежно улыбнулась Паола. — Она просто пьяна. И перепугана. Единственная разница между нами в том, что я не пьяна.
— И не раздета.
— Какое это сейчас имеет значение?
Мэр сердито взмахнул рукой.
— Я не настолько узколоб и не настолько старомоден, чтобы верить, что некоторые качества… — он неожиданно запнулся. — Нет, — закончил с каким-то удивлением, — это и в самом деле не имеет значения? Есть вещи поважнее.
— А для меня самое важное, — сказала Паола — остаться с тобой.
— Нет, поезжай, — ответил мэр. Голос его звучал решительно и безапелляционно.
Они видели, как усаживают в петлю полуголую девицу.
Кто-то бросил ей платье. Она удивленно вытаращила глаза и вдруг, как будто только теперь осознав свою наготу, закрыла грудь руками и заплакала.
— Что я наделала, — рыдала она, — я же не могу так….
— Поехали! — скомандовал шеф пожарной охраны, который руководил операцией. — Держись, девка, потом оденешься, целее будет.
Вопли девушки заглушил свист ветра.
Мэр взял жену за руку и подошел к окну, ставшему местом отправления.
— Как на аэродроме или на причале, — сказал он, — просто не знаешь, что сказать, правда?
Они стояли молча, держась за руки, и наблюдали, как спасательный пояс приближался к крыше Торгового центра и завис над ней. Видели, как сержант вынул девушку из петли, как будто она вообще ничего не весила. Платье отлетело в сторону. Сержант одной рукой придерживал ее, чтобы она не упала, другой поднял платье. Потом махнул рукой в сторону Башни, и пояс двинулся в обратный путь.
Паола следила за тем, как он приближается.
— Боб.
— Да?
Она обернулась и взглянула мэру в глаза. Медленно, очень медленно покачала головой.
— Ты прав. Я не знаю, что сказать. Разве можно тридцать пять лет выразить словами?
Она закрыла глаза, потому что спасательный пояс уже проскользнул в окно и остановился, тихонько покачиваясь.
— Прошу номер двадцать два, — сказал генеральный секретарь.
Паола открыла глаза.
— Прощай, Боб.
— До свидания, — ответил мэр и ласково улыбнулся, — Не забудь сказать Джилл, что я ее очень люблю.
* * *Сенатор, постучав, вошел в канцелярию. Губернатор сидел в кресле у стола. Бет присела на край стола и чуть покачивалась, скрестив стройные ноги.
— Заходи, Джейк, — позвал губернатор. Из зала к ним долетала смесь музыки и пения, образовывавших вместе какофонический контрапункт. Со стороны бара раздался взрыв смеха.
— Садитесь, — сказал губернатор, — мне эта вакханалия что-то не нравится.
— Я не хочу мешать.
— Глупости. — Губернатор помолчал. — Вы ведь не просто так пришли?.
«Он всегда был проницателен, это! Бент Армитейдж, — подумал сенатор, — что хоть частично объясняет его успех в общественной деятельности. Человек не достигнет таких высот, как он, если не знает ближних своих».
Сенатор сел и утомленно вытянул ноги.
— Это был долгий, одинокий путь, — сказал он и улыбнулся, — где они, силы молодости? — Он показал на телефон. — Что-нибудь новенькое?
— Я передал им список, — ответил губернатор. — И теперь, — он запнулся, потом улыбнулся, — я позволил себе позвонить в Денвер своей дочери Джейн. — Он снова улыбнулся. — Я заказал разговор за счет администрации здания. При расследовании у них будет лишний повод поломать голову. Вы не хотите кому-нибудь позвонить, Джейк? Чтобы контролеры прищучили и вас?
Сенатор покачал головой.
— Нет, — ответил он и встал. — Вы когда-нибудь сомневаетесь в себе, Бент? Признаете когда-нибудь чье-нибудь превосходство? И в чем?
Губернатор усмехнулся:
— Очень часто.
— Я серьезно, — сказал сенатор. Но не спешил продолжать.
— Когда человек еще молод и все только начинается, — у меня это было в тридцать шестом, когда меня впервые избрали в Конгресс, — так он всегда смотрит на тех, кто наверху, на того, кто в Белом доме, на членов правительства, на тех, чьи имена видит в газетах, — они общеизвестны.
Он поперхнулся и снова упал на стул. Махнул рукой.
— Сегодня в моде такие штуки, как поиски своей индивидуальности. Из этого должно бы следовать, что каждый человек уже имеет свое «я» и ему достаточно просто быть самим собой.
Он покачал головой:
— Но, в действительности, он гонится за ролью, которую собирается играть до конца своей жизни, а это совсем другое дело.
«Я в себе всегда сомневалась, — подумала вдруг Бет, — но была убеждена, что это все из-за моих недостатков».
Она с уважением взглянула на сенатора.
— И вот, — продолжал сенатор, — человек найдет роль, которая его устраивает, и выучит ее до последнего слова. — И после паузы: — И вот все в порядке. Роль убедительна. Вначале он способный молодой человек. После сорока — перспективный мужчина, уже успевший набить себе шишек. Потом ему пятьдесят, шестьдесят, и он многого достиг, но не того, чего хотел. Понимаете, что я имею в виду, Бент?
Губернатор грустно улыбнулся.
— Это недостижимо, — ответил он. — Всегда за вершиной встает новая вершина. И когда человек доберется до нее, все успевает измениться.
Он развел руками, как бы пытаясь подчеркнуть тщетность всего сущего.
— То, что казалось издали таким ясным и сверкающим, вблизи — всего только дом, озаренный солнцем.
— И он задумывается, — продолжал сенатор, — когда же будет тот последний шаг, что приведет его к долгожданной цели, чтобы он мог отдохнуть, радоваться, сознавая, что боролся за справедливость, что хорошо делал свое дело, что заслужил свой отдых и свое место под солнцем, что жил правильно — пусть это «правильно» заключается в любой избитой фразе. — Он покачал головой. — Ответ — никогда.
Именно поэтому старцы из Вашингтона и любой другой столицы никогда не уходят на пенсию. Потому что все еще думают, что настанет момент, когда все будет сделано и они смогут спокойно отдохнуть. Этот момент не наступит никогда, но человек это поймет только оказавшись перед… перед таким вот. — Он обвел рукой вокруг. — И вот он вдруг начинает задумываться, зачем он всю жизнь так горбатился, зачем гнался за чем-то несуществующим. Дон-Кихот, Галлахед в поисках Грааля — все это суета сует!
— Но это еще и развлечение, — заметил губернатор, — вы должны это признать, Джейк. Ведь вы не раз испытывали истинное наслаждение, взяв верх, победив в споре и глядя в гроб тех мерзавцев, которые становились у вас на пути. Неужели вы это на что-нибудь променяли бы?
— Конечно, нет. И в этом вся и штука. Человек просто неисправим.
Губернатор откинулся на спинку и рассмеялся.
— Что тут, черт возьми, смешного?
— Ваши аргументы, — ответил губернатор, — они держатся зубами за собственный хвост и кружатся волчком. Разумеется, вы снова все повторили бы точно так же. Потому что вы, Джейк Петерс, — это вы, собственной персоной. Вы воевали, боролись и кусались, не гнушались и ударами ниже пояса, если это было нужно, — так же как и я — но ни на миг вам это не переставало нравиться, ни в поражениях, ни в победах, ни Бог весть в чем. Вы всегда оставались самим собой, а многие ли могут сказать о себе подобное?